МОСКВА. После двух месяцев постоянных эфиров о событиях на Украине я в какой-то момент понял, что должен лично поехать и постоять рядом с нашими бойцами. Об этом в беседе с ведущим «Комсомольской правды» Сергеем Марданом заявил телеведущий Артем Шейнин, рассказав о своей поездке в Донбасс.
«Я ездил в Донбасс в район проведения специальной военной операции. Это не была служебная командировка, поэтому я ничего по заданию редакции для эфира не снимал. Ездил в личном качестве в свои выходные дни. Да, это нужно было для себя, потому что, когда два с лишним месяца стоишь в эфире и каждый день говоришь «Работайте, братья», ты же уже как-то ассоциируешься с этими людьми, которым ты говоришь, не видя их, предполагая и зная, что они есть, видя их по телевизору. Но в какой-то момент лично у меня возникло такое ощущение, что чтобы дальше говорить фразу «Работайте, братья», нужно близко с ними постоять. Я побывал в Мариуполе, непосредственно в районе «Азовстали», «Аэропорта», у «Спарты», которая сейчас работает среди прочих подразделений в Авдеевке. В конце на сутки заехал через Белгородскую область в Харьковскую, посетив освобожденные территории. Это был совсем экспромт, предложенный мне, от которого я, конечно, не отказался», — сказал Шейнин.
По словам телеведущего, «любая война, любые военные действия, где стреляют, убивают и рубятся друг с другом – настоящая война»:
«Вопрос всегда в масштабах и форматах этой войны. Надеюсь, меня поймут братья-афганцы, и в каком-то даже смысле братья-чеченцы, те, кто воевал в тех самых войнах, которые были самыми что ни на есть настоящими, но Донбасс — совершенно другое. Поэтому у меня возникало много всяких ассоциаций, в том числе на совпадения ощущений и несовпадения ощущений. То, что происходит там — больше, масштабнее, сложнее, чем то, в чем довелось участвовать мне и друзьям моим. Хотя относительно характера войны, масштаба войны – тут я никаких особых не открою ни для кого новостей.
Объективно, с момента Великой Отечественной войны мы не воевали с противником, у которого было все или почти все, что есть у нас. Я разговаривал с бойцами, до которых я добрался там, у которых есть опыт участия и в сирийской кампании. Афганцев и чеченцев среди тех, с кем я общался, нет, потому что возраст. Хотя были те, кто застал вторую чеченскую кампанию. Абсолютно очевидно, что масштабы несопоставимы. Потому что когда у твоего противника есть «Грады», «Смерчи», «Ураганы», какая-никакая авиация, когда он применяет вертолеты, когда у него есть «Точки – У», когда у него есть спутниковая разведка и он видит зачастую не меньше, чем ты, и когда у противника есть связь, которая местами в разы лучше, чем твоя, когда он оборудован аппаратурой связи, прицелами, тепловизорами, коптерами, и прочей такой техникой, а главное – умеет все это применять, потому что давно к этому готовился, то это война совершенно другого масштаба.
Во-вторых, это другой уровень соприкосновения. Служа в Афганистане, мы понимали, что это тоже против Америки, точнее Америка против нас. Но, условно говоря, «стингеры» начали подходить уже в конце моего присутствия в Афганистане. Я их застал как идею, что она где-то есть. В 1986 году их особо не применяли.
А тут присутствие НАТО — это уже не такая полузамполитская история, которая была объективна тогда в рамках глобальной политики. Конечно, мы тогда тоже противостояли США в Афганистане, и в Чечне тоже было противостояние с некими международными силами, но тут это настолько очевидно и понятно, что даже не обсуждается. Глобальность противостояния там чувствуется всеми на кончиках пальцев.
Но, с другой стороны, во время общения с бойцами у меня было ощущение, что, если убрать календарь и мобильные телефоны, ребята такие же. Как будто этих 36-38 лет не прошло, такие же пацаны, с такими же шутками. Это сложно описать. Это люди, которые провели два месяца в таких боевых действиях, которые ровняются году, поэтому они уже такие четкие. У них есть своя линейка системы координат, и когда они только смотрят на тебя, они уже вписывают тебя в эту сетку, она в них уже появилась. Их 2 месяца — годы для многих. И в Афгане было то же самое. Полгода службы, несколько боевых и появляется вот эта вот четкость. Это очень клево. И в этом смысле и пацаны, и офицеры очень во мне всколыхнули эти воспоминания, ассоциации. Этот архетип жив. Архетип солдата, воина воспроизводится.
Видимо, он так глубоко зарыт, что ничем не меняется несмотря на то, что есть сложности материально-технические, или какие-то еще, архетип на месте. И это вселяет такую не пропагандистскую, а человеческую уверенность, что все будет хорошо, не без проблем и сложностей, но будет. Они производят впечатление механизма, машины, которая перед тем, как завестись, тарахтит, дым пускает, дергается, но потом, если встал на эту колею, он попрет вперед и его уже не остановить. У меня ощущение по людям, что это произошло. Да, много вопросов, но это ощущение машины, которая начала идти вперед, наматывая все на гусеницу — оно есть. Это важно».
